3 апреля — память преподобного Серафима Вырицкого.

…В ту ночь келейница батюшки Серафима видела странный сон: бежит он в белом халате по заснеженному полю, а от него буквально рассыпаются немецкие полки. Обнаружив утром на кухне разложенные у печки белый мокрый халат и валенки, она застыла в недоумении, а батюшка Серафим, взглянув на нее веселыми глазками, к вящему ее изумлению спросил: «Ну как, видела?».   Появление мокрых вещей на кухне объяснилось довольно просто — старец молился всю ночь на дворе, прямо под открытым небом, а для маскировки, накинул на плечи белый больничный халат. Всего через несколько дней в Вырицу пришло известие о прорыве на Ленинградском фронте — блокада снята, началось наступление…

«Замолчи, глупый разум, слушай Бога!»

Расквартированные в Вырице немецкие офицеры батюшку Серафима побаивались. Самые смелые — отчаялись даже прийти к нему «на совет», надеясь получить благоприятный ответ о будущем Гитлеровской армии. Надежда эта, как им казалось, была «оправдана» тем, что старец был из числа пострадавших от Советов. Однако смелость его ответов была способна обескуражить даже видавших виды офицеров: было ясно, что он говорит не от себя, это была та самая смелость древних библейских пророков, чье благое слово невозможно было заполучить ни щедротами, ни угрозами, ни лестью. Немощный с виду, он ничуть не боялся вопрошавших, тушевались они   — перед Тем, Кто был за ним, Тем, у кого «нет лицеприятия»,Кто «не терпит лжи» и «поругаем не бывает». С опущенными головами выходили они от священника, предсказывавшего им поражение в России и то, что Ленинград им не взять никогда.

Сколько бы ни старался отец Серафим избегать мирской известности, духовные дарования, которыми он был щедро наделен от Бога, еще задолго до его кончины стали известны большому числу людей. В век материализма и науки, в век самых отчаянных и жестоких социальных экспериментов, он был явлением другого мира, «запрещенного», объявленного мифическим, причисленного к «пережиткам проклятого прошлого».

Советская наука не признавала ни дара откровения о будущем, ни факта исцеления неизлечимых больных, страдавших «странными недугами», не вмещающимися ни в какие представления об известных болезнях и   «необъяснимым образом» обострявшихся в моменты приближения подверженных им людей к православным святыням, — недугов, которые на языке духовном издавна назывались одержимостью. Слова «молитва», «старчество», «благодать» в Советском Союзе официально были отнесены к «анахронизмам» царского времени. Власть делала все возможное для того, чтобы пресечь в обществе любые разговоры о таких людях, как Серафим Вырицкий или Амфилохий Почаевский, — способных оказывать помощь в тех случаях, когда медицина была абсолютно бессильна. Их «запрещали», однако к ним тайно устремлялись дети «первых лиц в государстве». Они словно подтверждали силу известного высказывания Блеза Паскаля: «Замолчи, глупый разум, слушай Бога!»

Случалось и так: когда тюрьмы и ссылки, которым власть подвергала старцев, оказывались слишком ничтожным средством, она прибегала к убийству. Но и то, и другое для этих известных священников становилось лишь ступенями святости, поводом для свидетельства о Силе Святого Духа, о воскресении души, прошедшей через горнило страданий за веру, за Христа.

Молиться за немощных, страдающих, заблудших, живых и усопших, невзирая ни на что, вопреки всему, отмаливать Россию   — таков долг истинного монаха. Не искал и не мог искать для себя иного жребия тот, кто еще в юности проникся желанием всю свою жизнь без остатка посвятить служению Богу.

По ступеням

Однако первое, чему Господь научает настоящего подвижника, — послушание, исполнение Его Святой воли. Не сразу получил Василий Николаевич Муравьев, будущий старец Серафим, благословение на монашество.

Родом из крестьян, он был, казалось,  самими обстоятельствами жизни более многих сверстников подготовлен к прохождению монашеского пути, требующего особенно на первых степенях и физических сил, и выносливости, и многих практических навыков. Десять лет было Василию, когда умер его отец, и он остался «за старшего» с больной матерью. Беда научит молиться. Так вышло и у него: не к миру, а из мира, в храм, поближе к Богу стремился он с юности.   Но когда встал перед ним вопрос о выборе пути, одним из схимников Александро-Невской Лавры дано было ему благословение:   «пройти путь мирской, тернистый, со многими скорбями. Совершить же его перед Богом и совестью», создав благочестивую семью, и лишь спустя годы посвятить оставшиеся лета жизни, по соглашению с супругой, монашескому подвигу.

Избранницей Василия Николаевича стала Ольга Ивановна Найденова — простая, благочестивая, скромная, и тоже подумывавшая прежде о жизни монашеской. Однако и она как Волю Божию приняла ответ на свою молитву от старицы Иверского женского монастыря, схимонахини Пелагеи: жить в миру, выйти замуж и уже спустя годы принять постриг .

Пути Господни   — тайна для нас сокрытая. Одних Он призывает еще в молодости, других же для   будущего высокого «послушания» готовит среди людей, и научая, и испытывая терпением. Василию Николаевичу годы, проведенные в миру, были даны для приобретения житейской, всесторонней опытности, необходимой пастырю в тех обстоятельствах, которые ожидали Россию.

Трудолюбивый и богобоязненный, Василий Николаевич исполнил Божие повеление, а за усердие получил и успех в начатом деле   — торговле, став из бедняков крупнейшим в России поставщиком пушнины. Германия, Австрия, Дания, Франция, Великобритания и даже Нью-Йорк были в списке его «партнеров».

Имея незаурядные способности, Василий Николаевич, тем не менее, не стремился к богатству и мирским почестям. Торговая деятельность была для него не способом умножить капитал, а необходимым средством для оказания помощи Церкви и ближним. Ему только тридцать, а он раздает большую часть своего состояния, делает значительные вклады в монастыри, жертвует милионные суммы на благоустройство и восстановление храмов, на сиротские приюты и больницы для бедняков! Его любовь к России и народу была поистине безгранична.

По сохранившемуся преданию, за время своих заграничных поездок, Василий Муравьев успел побывать и на Афоне, и тогда-то, в 33 года, состоялось событие, определившее его дальнейшую судьбу. По возвращении, он пришел за духовным советом к о. Иоанну Кронштадтскому, а тот назвал его по имени и сказал, что Царица Небесная благословила его на служение России.

Принятое уже в зрелые годы монашество стало для него долгожданной наградой. И сколько подарков приготовил для него Господь!  Его духовником еще в миру был известный старец Троице-Сергиевой Лавры —   Преп. Варнава Гефсиманский, а постриг над ним совершает будущий исповедник и митрополит   —   Николай (Ярушевич).   Знал о. Серафим и множество священников, которым предстоял путь исповедничества в годы гонений на Церковь.

Еще в предреволюционные годы открылся у него дар прозорливости и благодатных исцелений, а через десять лет после октябрьского переворота, в   1927 г ., старец принимает схиму с именем Серафим   —   в честь Преп. Серафима Саровского   —    и приходит в Александро-Невскую Лавру, где братия избирает его духовником. Перед миром это сулило неизбежные скорби     —   наступление на Православную Церковь бурлило уже «во всю ширь».

Именно старец Серафим в те годы помогал лаврской братии не потерять присутствие духа, «был для всех всем», соединяя духовное окормление монахов с заботами о хлебе насущном для ближних, помогая и тем, кто нуждались в помощи и приходили в обитель, как на свет свечи из ледяного мрака, царившего вокруг.

Духовно он окреп настолько, что не только отверг предложение покинуть Россию и сохранить свою жизнь для Церкви, но и убедил своего собеседника —   будущего Патриарха Алексия (Симанского) отказаться от мысли об эмиграции, открыв уготованное ему поприще будущего служения. А между тем, Лавру ожидало то же, что и сотни других обителей. Одна из ночей стала для братии ночью «гефсиманской молитвы» —   все насельники монастыря были арестованы. А дальше были ссылки, этапы, лагеря…Многие приняли мученическую кончину.

Твердо веруя, что «сила не в силе, а сила в любви», по слову одного из своих друзей     —   митрополита Серафима (Чичагова), старец Серафим разделил участь гонимого с сотнями тысяч православных священников, претерпев аресты, нелепые допросы, ужасы заключения. И на всяком месте, он продолжал свой подвиг —   духовника, старца, отогревая людей, поддерживая, ободряя одним своим видом.

На кресте

В 1933 году, после возвращения из заключения, о. Серафим поселился в Вырице. Господь сохранил его во время испытаний, как светильник для тысяч священников и мирян, приезжавших к нему в место его последнего земного пристанища и неизменно получавших у него помощь и укрепление.

Власти «не оставляли его надолго без внимания», хотя нежданных «визитеров» он по болезни часто вынужден был принимать лежа. Но случалось и так, что эти «обыски-устрашения» заканчивались самым неожиданным образом. Подозвав однажды к себе одного из чекистов, старец, не переставая молиться, ласково назвал его по имени, и дрогнуло что-то внутри у того от неземной, голубиной доброты и кротости…Завязался разговор, стушевались, смягчились и остальные участники обыска.

Всю жизнь избегавший прижизненных «воздаяний», людям, приходившим к нему со слезами благодарности, старец замечал: «Что я? Преподобного Серафима благодарите — это по его молитвам нисходит к немощам нашим Небесный Врач…», «Это Всеблагая Царица Небесная из беды вас вызволила — по вере вашей да будет вам…»

Во времена испытаний от Бога поставляется избранник, имеющий дерзновение молиться за народ. В 1812 г . в далеком Сарове вымаливал победу русской армии преп. Серафим Саровский, а в 1940-х гг.   — одним из таких дерзновенных молитвенников был Преп. Серафим Вырицкий, оставивший нам образец христианского незлобия, всепрощения и крепости в вере…

Читайте также:

	Преподобный Серафим Вырицкий. Воспоминания игумении Варвары   Игумения Варвара (Трофимова) Шел 1947 год. Наша семья только вернулась из эвакуации, и мы с родителями жили в Луге. Много было у нас в Луге разговоров о великом старце, сильном молитвеннике отце Серафиме Вырицком.